13 декабря исполнится 39 лет со дня смерти Владимира Георгиевича Кулебякина (26 июля 1942-13 декабря 1980). Научный сотрудник Физико-Энергетического института, физик-лирик, изобретатель. Серьёзно стихи начал писать в 35 лет, причём, - с самой сложной формы венка сонетов. Успел написать три венка. К годовщине смерти я надеюсь выложить на своей стене первый венок сонетов отца (второй - размещался здесь недавно). Сейчас же я размещаю иронические стихи В. Г. Кулебякина.
СТРАХ.
По флоре с фауной её неясной,
Лицо умыв с высоких трав росой,
По зарослям бродил я очень часто,
В лесах поэзии совсем босой.
Домашних тапок, сапогов кирзовых,
Там видел явственно следы,
В листах дороги старой и на новых,
Но почему теперь боюсь беды?
Я на походах к новым омутам,
Стал замечать большие отпечатки:
Следов всё меньше пятипалых там,
Остры колючки критиков для пятки?
Вот вижу я: платочком в стороне.
Душа моя с коряги машет мне!
МОНОЛОГ.
Я Спенсера строфой хочу сказать,
С терциной познакомиться желаю,
Хотел бы я газели написать,
Да всё боюсь - баллада вдруг узнает.
С октавою моей, как быть, решаю.
Скажи, пожалуйста, мой друг сонет,
О дамах этих ты давно всё знаешь.
Мне как, судьбу с одной связать иль нет?
Постарше взять иль ту, что меньше лет?
ИСПОВЕДЬ.
Как мерзостно, что вижу я вокруг,
И дыбоволосательно, пожалуй.
Такой от жизни у меня испуг,
Что и бояться-то уже устал я.
В овечьей шкуре пребывать так душно,
И вот сижу и не кажу лица.
Приемлют это все, но равнодушно,
Все знают - волк я, точно - не овца.
Ну что ж, на кой на что ещё сгожусь.
Не струсил бы на день-другой влюбиться.
Я одного отчаянно боюсь,
При стае дружной снова не напиться.
Мне этот отпустил, Господь, ты грех?
О, как вспотел под шкурой липкой мех!
ШЕЛЕСТ.
(Советская примета: если показать дулю нарождающемуся месяцу - станешь богатым).
Горячий день в закате затухает,
Искрит на своде неба звёздный лёд.
Вот ночь уже из моря выползает,
И скоро в новолунии придёт.
Кто был в Крыму на отдыхе - тот знает.
Последних дней вечерние часы.
Купюрный шелест листьев не стихает,
Над дымкою прибрежной полосы.
В тоске большой, в безденежном пылу,
Сижу и месяц тонкий караулю.
Он выйдет, сядет тихо на скалу.
А я ему сверну из пальцев дулю!
Но не шумит в кармане у меня,
А я-то ждал его четыре дня!
КОШКИ КАСТРОПОЛЯ.
Здесь чёрной магии нет авангардов,
Но за тобой всегда следит с сосны,
Сидит сестра пантер и леопардов,
Над сводом каменным крутой тропы.
Всё норовит тебе чинить препоны.
Становится, ей-ей, не по себе,
Когда услышишь томные те стоны.
О, окаянная, ну чтоб тебе!
И так во бдении проводит ночь,
А днём с собаками на солнце млеет.
Но встала вот, завидя вас. Кыш, прочь!
Весь отпуск сглазит и не пожалеет.
Брезгливо трогая асфальт дорог,
Всегда выходит только поперёк.
СОБАКАМ КАСТРОПОЛЯ.
Во время отпуска, пока засну,
Из ящика, мной взятого внаём,
Я слушаю ночную тишину,
И вас бродяг, молчащих сонно днём.
Но как-то неохотно и не живо.
Вы осуждаете прохожих здесь.
Оговорив, зеваете лениво.
Не изойдёт никто на пену весь.
«Рычать иль не рычать?» - такой вопрос.
Здесь разрешён давно дворнягой всякой.
Увы, в Кастрополе лишь редкий пёс,
Сторожевой работает собакой.
Пролает разве только просто так,
И тут же замолчит щенок-простак.
О ПОЛЬЗЕ ПЬЯНСТВА.
Поговорим немного в пользу пьянства,
Не освещён ещё такой момент,
Не часто ль пьяница лишён гражданства,
И в узком смысле - даже диссидент?
К ним относиться надо с уваженьем.
Уж если пьют товарищи - пусть пьют,
Хотя бы из того соображенья,
Что пить не просто - это тоже труд!
И заострить здесь надобно вниманье,
На том, чтоб не был обнесён, забыт.
Он пригодится в целях воспитанья,
Для трезвых масс, как пьющий индивид.
Он пить за вас судьбой приговорён,
Он слаб, а искуситель так силён!
ЖИВОДЁРНЯ.
Визжащую свинью стиха рифмую,
Живой водой в щетину покропив.
Себя я беспощадно полосую,
Всю шкуру истины в ремни пустив.
Здесь критик травоядный, протестуя,
На срамотищу слова наступив,
Вскричит, как оглашенный, в мать какую,
Оглобли на меня поворотив?
Прости, хавронья, виноват немного.
Что ж, с тела твоего снимусь в дорогу,
Страдание супонью затянув.
Назад хулителям всё ж прокричу я,
Дорожку многоточия пустую,
В кольцо молчания твой хвост загнув.
ПОД ХВАСТОВИЧАМИ.
Глотает жадно дождь, уже холодный,
И шамкает овраг беззубым ртом,
Там кто шатается совсем негодный?
То шеф идёт рассерженным котом.
Проклятие! Гоморра и Содом!
И шарит по кустам глаз воспалённый.
И тьма бурлит бездонным животом,
Где скисло млеко звёзд, определённо.
Закрыла плотно, вовсе не видать,
Костры аборигенов ливня сетка.
О! Где удобств квартирных благодать?
Здесь радость снов снисходит в душу редко.
Вот только лёг, как снова скрипом, едко,
Велит уйти железная кровать.
ЧЕРПАЛА.
Глубокой ямы решена задача.
Скрипит телега с бочкой кое-как.
Дорогой трудной волочится кляча,
И в небо ручкой целится черпак.
А над процессией тяжёлый дух.
Никак не справится хвостом трудяга,
С докучливым экскортом жирных мух,
Ползя на гору, не сбавляя шага.
Пегас несчастен и по холку сыт.
Поклажей духовитой и немалой.
И чавканье истоптанных копыт,
Спешит от щёлканья кнута черпалы.
Но вот Парнас, коня загнав, довёз,
Привстав, платком закрыла Муза нос.
САДИЗМ.
Для бедных мух развесил паутины,
В кустах мохнатенький добряк паук.
И выслушав жужжанье Магдалины,
Внушением берёт её, без мук.
Гуманность паука не очевидна,
Скорее, что-то здесь наоборот.
Под лупой, даже небольшою, видно:
Он кровожадно раскрывает рот.
Увеличение прибавим чуть,
Узнаем, в чём же сила наговора?
В слюне? Не в яде ль жёлтом его суть?
Да, это не предмет уже для спора.
Во способах осуществленья зла,
Куда добрее нож из-за угла!
КАКТУСУ.
Нарцисс, я слышал сказку про тебя,
Мол, был когда-то писанным мужчиной,
В родник смотрел красавец на себя,
С утра до ночи над своей картиной.
Не долго так-то братец любовался.
Своё обличье не вернёшь никак!
Кому-то надо было сделать так,
Чтоб ты цветком посредственным остался.
Но если правда это, все цветы,
А кактус цвет, известно дело, тоже,
Не от смотренья ль в воды, как и ты,
Произошли? Но вот, что сердце гложет:
Колюч и дик! И как в тебе всё криво!
Куда смотрел? Неужто в бочку пива?
В ИСТЕРИКЕ РИФМА ЗАБИЛАСЬ.
В истерике Рифма забилась,
Строка загноилась! Гангрена!
Падучая с Ямбом случилась,
У Дактиля лопнула вена.
А злой Амфибрахий, весь бледный,
Рубаху дерёт - здесь измена!
Упал и рыдает он бедный.
Пегас не жует уже сена.
Он стал звероящера злее,
И с губ его падает пена.
Вопит Ямб: «Бегите скорее!».
Строфа ободрала колено.
Рассвет заметался в окошке,
Будильник гудит, как сирена,
Поэт шевельнулся немножко,
И замер в кровати поленом.
Игорь Кулебякин.